Хочется рассказать две-три истории из того далекого времени, запечатлевшиеся в сознании пятилетнего ребенка и навсегда оставшиеся в его памяти…


…Нас, москвичей, эвакуировали на Урал – под Челябинск, в село Есаулка. Поселили в большом каменном доме, холодном и неуютном. До войны это была мельница. Все вместе жили, хотя и по углам. Горькое было житьё. Никакой связи с Москвой, с родными и близкими. Как они там? На фронте? В Москве?


Однажды в сельском клубе показывали фильм, какой – не помню. А перед фильмом – «Новости дня». И мы увидели улицу Горького, начало Лесной и наш дом! Какая была радость, какое ликованье. Наш дом цел! Его не разбомбили фрицы! Никто и не думал тогда, сколько времени прошло со дня и часа документальной съемки. За это время всё могло случиться. Когда мы уезжали, Москву бомбили постоянно. Мы ночевали в метро на станции «Маяковская». А сейчас – наш дом цел!


… Как-то мы с бабушкой пошли в лес по грибы и ягоды. Бабушка нашла на полянке сыроежки и бережно складывала их в корзинку. А я залезла в кусты – малиной лакомилась. И вижу сквозь ветви ягодника – бабушка обхватила обеими руками березу, прижалась к ней щекой и горько-горько плачет. Я притихла и вышла из кустов только тогда, когда бабушка позвала меня. Я понимала, почему бабушка горюет. Вот уже осень 41-го была на исходе, а от отца и дедушки никаких известий, ни единой весточки. До сих пор бабушка и береза у меня перед глазами, как в тот осенний день 41-го.

… В 1942 году мы были уже в Молотове (ныне Пермь). Отец там работал и перевез нас из Есаулки. Жили мы в большом каменном доме. Двор дома граничил с территорией военного госпиталя. А в правом крыле нашего дома, в подвале, находился госпитальный морг.

Госпиталь располагался в стандартном школьном здании – красный кирпич, большие окна. Окна выходили к нам во двор. Мы часто гуляли возле дома – я, мой двухлетний братик и мама. Мы играли, мама читала или играла вместе с нами. Стали замечать, что за нами из окна госпиталя кто-то наблюдает. Вероятно, раненый. Лицо очень бледное, почти белое. Черты не разглядеть. Так продолжалось довольно долго. Мы играли – он смотрел. На нас или на маму? Мама была очень красива и молода – всего 24 года. Глядя на детишек, раненый быть может, вспоминал о своей семье…

Настал день, когда человек за окном госпиталя не появился. А к маме пришла санитарка и протянула ей сложенную вдвое пачку машинописных листков. Сказали, что перед смертью раненый очень просил передать ей. Это были «Рубаи» Омара Хайяма – полные глубокого содержания и философского смысла о человеке, жизни, смерти и любви, мудрые мысли поэта:

Ты скажешь, эта жизнь – одно мгновенье.
Её цени, в ней черпай вдохновенье.
Как проведешь её, так и пройдет,
Не забывай: она – твоё творенье.

Мама хранила эти страницы всю свою жизнь.

Часто я думаю о том, что же это был за человек? Совсем молодой. Он взял с собой на фронт то, что было ему особенно дорого- эти стихи. Они всегда были где-то рядом, быть может, у сердца. Ведь его, вероятно, вынесли прямо с поля боя. Не в вещмешке же он их хранил. Человек хотел жить, мечтал о любви. Перед ним открывалось будущее. Война оборвала всё.

Жестокая, кровопролитная война, в которой погибли десятки миллионов людей. А это значит – у них не родились дети, и у этих детей –дети, внуки, правнуки, праправнуки… Не человек, а целое человечество загублено было. Казалось, во время Второй мировой войны больше никто и никогда не захочет и не станет воевать, что люди поймут – жизнь бесценна.

Записала Анна Рязанцева.